Предание о БороМире.
Во Всея Руси жил да был старый жрец. Много имён было… и таких, что в Краях да не своих. Одни называли его Рядом… потому что он всегда был рядом со всеми. Вторые, — Младом… потому что всегда он не старел сердцем. Другие, — Выводом… ибо и не надо до вас доводить. Почему? Ибо Решения свои были лишь наконечником Выводов его.
Но он был один. Так бывает. Не потому, что не зачинал. Зачинал. Но всех пережил. И так бывает. Долго ли, коротко ли он лютовал к себе, то Предание не говорит.
Но кактыча пошёл он со сбора своего, с перебора медоносов, ибо скоро были Великие Меды, в сторону Залеска. И вдруг увидел, что между малых курганов — мёртвых городков, что-то шевелится. Он признал старую святую гадюку.
«Что ты на меня вперилась?» — сказал дид.
«Вперилась и всё» — без сказа ответила гадюка.
Но старец привык, что её появление приводило к каким-то немаловажным свершениям. И он стал терпеливо ждать, смотря на просеку основной гати, ведущей от его Святилища в сторону переднего села.
И он увидел нечто, что и не ожидал. Это было дитё. Но выглядело так, как старик… причём, испытанный самыми страшными пытками. Весь в сукровице, причём, запечённой… и как понял старик, в основном, не своей.
В те времена не жаловали сирот. Приёмными детьми не радовались, ибо в основном, были, как правило, достатошно самородными детьми. И старик даже, думаю, не думал про то.
Но дитё шло прямо к нему, а простор-то меж могилищей был достаточно узок, и тропа завершалась сужением от просеки. Да дитё обхватило его за ремень… и так, не выдержав тягот жизни своей, коленно преклонилось, а потом зависло, чуть не порвав его тугой ремешок, чуть не разорвав его великие вязаные пояса.
Дед хотел отбить его, и тут увидел нечто. Та самая гадюка обвила кольцом дитё. Ногу его. Дед подумал: « Ещё и укусит. То лишняя жестокость». И отхватил змею и отбросил, быстро взяв её за хвост, не дав изогнуться в ответном рывке. Взохнул дед и через некоторое время дитё уж было на его полатях. Под шкурами, умащеное маслами, животными да птичьими. И с раной от чёрной вены, чтобы во чёрную чашу слить непомерно выросшее бремя беды, о коей ещё дед не поведал.
Когда дитё открыло глаза, приняв горячую воду с бычьей кровью, вперемешку с оленей и медвежьей, на жиру медвежьем… уже выпаренное, противное зелье, но хворье, именно.
Дитё всё-таки само сказало, что все его Родичи убиты и пали в битве с другим Родом. Его спасло то, что он был подмят телом его матери и его старшего брата. Кто ещё потом навалился, не считал. И он полз очень долго.
Дед вспомнил, что как раз за опушкой была Тяжба между двумя Родами. Понятно, что он должен был выдать ПраВедному в бою Роду данное дитё… как законную Добычу. Но его одинокость и жестокие страдания дитя растопили сердце, отвели от старых Правил. Да он и решил: «Да чо, буду учить. Ведь тех, кого я учил, — своих кровных детей и детей их детей… все отошли в Ирий. Половина — недоученной. У меня есть последняя возможка перед Богом воздать виру КолдунБогу за то, что я — полноправный колдун. Буду ко я его коваль, да учить его НаРоду колдовать».
И он начал постепенно, со трав, со сгустков земных, в толкучках, со смесью, жировой али свиной, молошной, медовой, с тёрками и притираннями, с мазями да примесями всякими, пожовками всякими, поглотами, распоряжаться чужими хворями.
Ох, как его порадовал смышлёный парень. Да ещё не парень… отрок… но уж всяко ближе к парню. Примерно он был уже где-то в части (часть — пять лет) от своей Парной Участи (Парная Участь — семяизвержение, с 12 до 13 лет. Бывает, сейчас слабый НаРод, и в 14).
И многий люд, которые приходили ко жрецу, за его заглотами и пожовами, за его травнями и другими видами подмог (подмога — различные виды НаРодного ЗдравоОхранения), так что только и говорили: «Лучше прежнего ты, наш знахарский вождь. Лучше прежнего хари знаешь хворей наших. Вот ещё бы ты повторил. Ещё приведём. Виру дадим. Всем: подмогой строевой, подмогой огородной, подмогой медовой, едовой подмогой дадим. Всем тебе почести окажем. Ты только далее бори да настаивай, разбивай и толки. И нас тем величай»
Со временем он начал ему показывать Руны Телесные, и уж отрок был превосходен в умении сим. НаРод к нему потёк. Пошёл слух, что выискался с другой стороны когда-то пригретый его внук. И внука сей жрец, ни то Млад, ни то Ряд, воспитывает выше вышнего, искренне искренно, старательнее старательно.
Особо дитя, принятое дедом сиим мудрым, выспрашивало у дида всё по Молодости… хотя, вроде бы в молодости он то создавал. А так говорил: «Ты мне вот скажи, дида, по Молодости Руны… я бы тогда всех старых помолодил».
Дед говорил: «Того не надо. Ибо Старость мудрому в Радость. Довольно тебе. Вот толки почву, туда лён примешивай, да масло добавляй. И не забывай КровоБой проследить, заушный. Где мочка холодна вспомни, а где горячая… вечером мне ответишь».
Годы прошли. Отрок паром пошёл. (Парень — растущий яко пар, поднимающийся кверху. Отсюда Парубок и Парень — однозначно. Отрок, идущий в Рост, ко Мужу).
А дед-то, конечно, стал более худым. Годы ж берут своё. Парень же поменялся в своём поведении. Величав, красив. Девы заглядывали, под видом хворых. Но тот их прутом, потому что видел, что хвора-то она больше одним местом… которое, слава Роду и Родине, здоровее, чем нужно.
Ворчал на него, но… и даже забыл как-то повысить голос, как надо. Всё прощал ему, ибо вспоминал свою молодость, глядя, как молодым-то олешком бегает его приемник. И уж какой приемник? Всё чаще говорил: «Сынок», даже не «Внучёк». И ничего, что НаРод говорил, что внуч он… так он видел его в себе, и так себя в нём видел.
А тот всё более позабывал о деде. То забудет ему варево подать, то вязу носочную снять, то шкурой укрыть, то потушить жировое огнивище. Но и то прощал, ибо говорил: «Ну что там. Он бегает за молодое. Что я ему, старый?»
Как-то вспомнил дед, когда сердце у него как-то странно забилось, и он почувствовал, что язык костенеет… что забыл он одну Руну передать. А называлась та Рана, — Совокупная Весть… СоВесть, по-НаРодному.
А до этого парень-то спрашивал у него плеть на продолжение Жречной Участи. Но тот подумал: «Ну, пусть женится, детей заведёт, чтобы о Роде, Родине и НаРоде говорить ни с внешней стороны». Потому, отвёл он данные притязания, но всё равно уж настоял, чтобы пришёл к нему его приемник.
И сказал: «Подойди сюда» А тот, видишь, задрожал. А Руна Совесть… она как плеть. Она как раз над ним висела. Как Суть Власти. Как Суть Перуна, Воли Божьей, Бога ПравоПорядка, ВсеДержителя, Воеводы и Судьи: Небесного, Людского и Земного.
И вот он говорит: «Подай мне плеть. Вот, видишь сею плеть? Вот она, как Руна Совесть-то».
Тут парень говорит: «Старик, я не понял! Что за Совесть?»
– «Совесть. Руна Совесть. Я тебя должен обучить».
Тот вскипел, вырвал плеть… А тут уже сказ другого лица: И увидел БороМир (Борющийся с Миром… сейчас Племя такое называется), что свершил удар по старику, и разбил ему костяк, от височного свода до самой нижней челюсти.
– «О Боже, что я наделал? Что же мне делать?…»
Он там же закопал. Там же. В набитый земле, в землянке Свят Горы. Там же вбил старика туда.
На следующий полдень НаРоду он воздал, что старец ушёл во Укрепный Поход, искать Правду у Солнца, Воздуха, Воды и всей Среды, что округ. И вместе со всеми сел за пир в честь него. И дали требы за его Походность.
А далее было нечто, что действительно, чудеса. БороМир стал серьёзно изучать Наследие свого старого, убитого им, Учителя. И вспомнил он те Руны, которые отодвинул в ларце от него Учитель по молодости. И начал изучать сии Руны, помогающие тому, чем он стал известен. А достиг он немалого. Но то пугало окружающих. Ведь все сверстники, с которыми он играл, кто был Зрел, стал Стар… кто стал Старым, — ушёл в Ирий. А он всё как будто молодой Муж. И выглядит так и ведёт себя так. Он не стареет. Но скромен. Так же людей венчает здоровьем, отгоняя хворь. Так же требы даёт в честь ушедшего в Поход, Укрепный, свого Учителя.
Возлюбил его НаРод и решили: «Всей Русью соберёмся и поставим его БогуМилом”
Собрались Бояре Рядовые. За ними потянулись Столбовые. Князья Средние и Великие пришли. И сам Белый Царь явился.
И БороМир вышел во всём своём великолепии. На нём был железный обод. К нему, — четыре правых оленьих рога. Челюсти моржа, передние, подавали бивнями всю его грудь. И он был прекрасен.
Русь Великая немало,
Во взглядах младого волхва,
Улыбка на устах играла,
Так, как тогда,
Так, как тогда…
То есть, улыбка, когда он, ударив деда, так и не поняв Руну Совести, понял, что он сможет стать на его место.
И вот он начал говорить НаРоду, насколько тому повезло с ним, насколько здоров будет, насколько скован Рунами.
И тут он увидел нечто. Страх обуял передних. Многие повалились насмерть. Все задрожали и начали убегать от него.
И он подумал: «Господи, что же такое? А, наверное, я стал СолнцеПодобен. На меня не могут уже смотреть, настолько я прекрасен».
И вдруг прошелестела рядом гадюка… та старая старица-гадюка: «Посмотри на себя»
И тот подумал: «Это знак. Это знак, что я ещё и буду Белым Царём. Белый Царь убежал в испуге. Я буду Царь-жрец. Жрец-Царь я буду».
И он побежал в сторону Градуевского озера. И когда он подбежал и склонился… так и замер…
На том месте до сих пор Боромиров Пар. То есть, такой туман, который иногда, даже зимой, склоняется в человече.
…Потому что, когда он себя увидел, он увидел, как последние остатки вен и слизи покидают его оголённый костяк. И змея, вышедшая снова на жертвенник Перуна, возвестила:
Кто вырвал из руки священной,
Добром не отданную плеть.
Тот пусть дрожит. Какою мерой,
Какою злобой вытрет смерть,
Жизнь, что пятну равна зловонну?
О, горе БороМиру тому.
