Повесть о Борее
Время было сурово. Кто ж знает… Многие по доброте рассказывали всю Повесть… Весть разносили сороки. А сороки имели крылья во ртах наших. Вот где сороки-то людские. Вот так устно дошла Повесть сея.
Был Велик-то Бояр, звали его Борей. То есть ветер такой есть… ух, самый стылый из всех братьев, что СтигБога-то разносют Руны-Воздуси. Вот сей Борей яростно желал бороть. На то и Борей. Да пусть бы и борол.
Вот однажды несётся Борей… сам собой несётся, как всё, что есть Старшинство-то ПриРодное над нами как ПриРодой Людской. Всё оно и поБыстрей, и поБольше, поМощнее, поВольнее, да и Старше, а значит, поОпытней.
Увидал Борей малое дитя, у кромки застывшей реки увидел. Дитя куталось, а и видно уже, провело себя и продрало хладом.
Кто сказал, что Старшие имеют перед Младшими какой-то Долг? Неправо всё… тем более Борей то Борей, а дитё есть дитё… в немалых количествах в тепле же умерло. Должен Борей обдуть, да Жизнь, значит, выдуть.
Подлетает к дитю Борей, смотрит, дитё не падает… далее кутается, озирается. Борей рассеял, в раж вошёл… окрутил её ещё, опять-таки, коснулся плащом своим, ветрогоном, продрал её, и снова через неё. Ведь мы вдыхаем ни всегда неподвижные воздуси… как правило, всё во струях постоянно. Вот он через её маленький ротик-то и вошёл. Вышел… дитё не рухнуло, не пало, не сдалося.
Обернулся он тогда, снег закручивая во снеговика… подошёл к ней, и сказал:
– Ты чо не умираешь?
Дитё нахмурило бровки:
— Как? Ничо не поняло…
– Что от хлада не застыло?
– А я… я ни того хотела. Но очень холодно. Чую, дядечка снежный, скоро упаду.
– Да я и не ускоряю…
— А чо так сказал, как будто скорости желаешь смертной?
– Да не желаю я ничего! Ты чего?! За то тебя сейчас и оледяну.
– Оледянь меня, дядюшка, оледянь. Уж больно невыносимо жить-то. Неужто это холод? Мне обещал тятя, что покажет конец лета.
– А ты чо, такая малая, так говоришь?
– А я ранняя. Я лепечу рано и ножками бегаю. Непослушная я, переросток.
– А, вот ты ещё, да, действительно, переросток. Я тебя всё равно оледяню.
– Да ты оледяни, только мне скажи, что позволишь мне вот Волюшку. Может я за этим и стояла, тебя ждала, проявить.
– Ну, так перед казнью Воля умершего, всяко, Закон. Чо ж я… Я достаточно древен, чтобы не расслаблять всё по-новому, не обновлять Старое. Я дозволяю делать то, что ты хочешь. Всё равно, что те делать… только я и ты.
Тогда она подошла, увидела ветошку, воткнула, где должен быть нос…
– Вот так, дядю, ты более красен.
Что-то стало невиданное с Бореем Богом… видно, плакать стал. А плакать стал, ну, так и заледенел именно снежень-человек… встал, замер. Вырвался из этого оледенелого-то снега Борей… и долго потом вспоминал, как взял на руки, ветряные, её, и доставил к жилищу родителей… Слава
Богу, недолго надо было лететь.
