• Устой
• Былины

Плеть да Снедь (Кнут да Пряник)

Однажды, во времена незапамятные, как говорили «Да во Свой то Срок»,
жил да был ГоСударь Славян, по званию Жесток. Всё у него было округ жестоко.
Сам-то добр был, но само Время было Жестоко к его Бремени ГоСудареву:
НаРод Врал. НаРод Воровал. Враждовал тот же НаРод.
Не мерился с тем Государь.
Но сам Мир таков был. Мир людской же из повадок людских состоит.
Вот он и сам иногда подстать тем же повадкам (куда денешься, таков бываюче),
встретил со всем НаРодом страшные последствия Вранья, Воровства да Вражды меж собою.
Ну, во-первых, пошёл мор, недород.
Раздоры кровавые привели к оскудению уже числа, а не качества людского.
Качество-то НаРодное давно было перебито-то.
В то время Верховным-то Колдуном, то бишь Волхвом, жрецом-то НаРода,
был, чаще, сам ГоСударь.

И вот сей Царь-ГоСударь, что по званию Жесток, решил подать Просьбу Богу.
Но так, чтобы вот рядом никого, даже ближних его, не было.
И решил он уединиться в лесу, уйдя глубоко в дебри. Найти там какой-нибудь кряж-камень,
возложить туда руки, соединить Тепло Людское с Теплом Земным.
И подать правую руку на Солнце, приправую руку на Землю,
чтобы потом всё свести в груду, и Ясность обрести на сей груде,
из дланей сложенных на Горюч Камне.

А тут вместо камня ему ручей бежит.
Только хотел перейти, смотрит, дед стоит.
Ни древесный, ни каменный. Телесный.
Свой дед, обычный.

Тот ему:
— Здрав будь, дид.

— Здрав будь, внуче. Чо пришёл?

И тут понял-то ГоСударь наш, что сей-то дид есть Образ самого-то Бога нашего,
что Перун есть.

И сказал:
— Первенец я. Твой внук.
Вот ищу исток наших народных мук.
В чём смысл моего НаРода страдания?
Ищу в том понимание.

Дед посмотрел на него, говорит:
— Я вам Плеть. Я же вам Снедь.

Тот такой:
— Ну, я понимаю. Снедь — это Угощение, да.
Плеть… Ага, это Наказание. Понятно.
Наказание и Воздаяние, выходит.
Му́кой. И Воздаяние — Муко́й.
Да?

Тот такой:
— Да, так.

— Ну, а чо ж так давно Муки́ мы не видим?
Одни щелчки да тычки твоей Плети.
Боже, ты что, мы же твои внуки…
За что же нас так?
Ты бы нас Муко́й, авось и лучше были.
Я, конечно, внук. Я тебе присяжен.
Уж допусти мою отвагу на твою увагу, на твоё вождение нами.
Но это всё от боли, причём непонятной для моего маломощного-то такого понимания…
я ж всё-таки внук.
Ну, ты мне объясни, в чём Причины именно твоей Плети,
а в чём причины Снеди.

Тот такой:
— Ну хорошо.
Подойди ко мне ко брегу ручья. Но не переступай, иначе я растворюсь во лесу.
Здесь меня Перун собрал, чтобы поговорить с тобою, и тобою весь НаРод дальше учить,
что такое Жестокость, и почему ты Жестоком будешь нарекаться.

Тот такой:
— Обожди, я же по отцу-то не Жесток.

— Тебя запомнят как Жестока.
Вот, есть понятие Живы Стойка, Живый Стой.
Вот, у тебя, смотри-ка, твои царски-то порты небывалой чистоты.
Всё здесь чисто. Вот, на… Муку́.

И тут он увидел, что дед ему протягивает в руке, отдающей, оладышек.
Взял он этот оладышек.

— Ну ешь, ешь.

Тот ест, и чувство сразу такого необъяснимого счастья.

А тот такой:
— О, это тебе за твои чистые порты, за твоё соблюдение чистоты, ощущение Счастья.
А Счастье — это Счас Те Есть тебе. Что? А вот Снедь… а не получать Плеть.

— Ну, это я понял.

— Ну, ещё ты на серединки нашей беседы идёшь, по беседной-то гати округ болот непонимания своего.
А ну-ка, эту же порту возьми и предручейной-то грязькой вымажи.
Ну, давай, вымажи. Чистое сделай грязным. Причём, сам.

— Понял — сказал Царь-то наш, ГоСударь.

И обдал грязькой-то, что сопутствует любым бережкам любого бережка лесного, порты свои.
И вдруг ощутил непомерный жар удара плётки по всей своей ноге, аж на колено присел.
Смотрит, а у деда-то вместо Снеди, в руке Плеть.

И говорит, переживая страшные боли, Государь деду:
— Вот едал я Снедь. А теперь чую Плеть.
И за что мне то стерпеть?

— А то и не терпится.
То есть устремление от Му́ки к Муке́.
Ты, как только сделал негодное дело,
и в НеГодность привёл Годное,
вот… часть твоих портов,
тут же я бить тебя и готов,
и свитой, твоим же неРадением, Плетью.
И так я могу тебя бить, что познакомить с твоей же Смертью.

— А, так вот в чём мне Урок.
Я понял его Прок,
и понял, что он Жесток.
И я теперь Царь Жесток.
Я буду, выходит, свой НаРод к Жизни принуждать,
и Жизнью той Смерть попирать,
и на Смерти Жизнью стоять.
И так да нам ВыСтоять.

Вздохнул Царь, засмеялся, закинул голову.
Опустил… смотрит, а деда нет.
Но на той стороне ручья остался деда след:
Плеть — Кнут, и Снедь — Пряник (оладьи).
Не посмел сначала Царь взять это всё,
но подумал, что что оставлено, то и предоставлено.

Собрались Бояре и Князья, НаРод.
Ведь в лес-то ушёл Царь без всех-то своих Опорных Господ.
Но вышел он не один,
вышел с Перуном Един.
В правой руке Плеть,
в неправой Снедь.

И сказал:
— Плетью и Снедью
Перун Вами, да на Вас.
Вашими же Делами,
и вашими же БезДелицами.
Вашими Поступками — сладкая вам Мука́.
Вашими Проступками — одно Мучение,
чёрно печение.

И так он сказал, и так за Жизнь стоял НаРодну,
что назвали его Живы Стойким, ЖеСтоком.
И выбил, Плетью Мук, жажду у НаРода до собственной Муки́.

И все были, во всём печенье мучном, очень Счастливы при сём Царе,
ибо всегда на столе были оладьи сытны и пряники печатные,
А кнута никто не хотел дале.

(Былина «Плеть да Снедь» (Кнут да Пряник). ВсеСлавянская Кладь Голяков.)