Торо́пко
Речение Бояна
Ежели взлететь над Двиной серым рыбьим кречетом, то увидеть то можно далече внизу Родовой Стяг, Родовое Логово. Да во том Логове то родовом, понятно, живут люди-то, родичи рода белого на белом свете-то у самого Белого моря.
Ежели дальше взлететь белптицей-то чайкою, да оттуда окрылить-то нижним крылом святые ледные увалы перед тыном-то огородом, что опоясыват-то логово рода здеся живущего, то всяк ты узришь чрез чайкины-то очи, что всё по-доброму там. Ибо дымы дымят. А то что внутри огорода того мало кто ходит и даже лайка-пес завалена снегом – это значит сыты все. А коли не сыты, то насыщаются.
Вот в ту пору, в урочный для нас, родичи, час, ибо чо говорится, то так только для тех, кто уши имат, парень рода сего по распоряжению отца свого вышел вон из жилища людско, во ледник запасной, дабы проверить и взять запасов рыбы – необходимое качество и количество – питания людского.
Да входит-то парень во ледник, входит напрямик и видит аж чрез своё удивление да крик, следующее обстоятельство весьма его одолевшее — видит он как стоить там старик из его рода да из его старших да двухколенных родичей. И сей-то сторик, что являлся столпом норова людсково и первый объясняла был — как по совести ладить собой да собой, людьми да во людях – был пойман во стяжательстве. А во правой руке его – рыборез, а в неправой его от нерпии туша коромысло, а в том коромысле, уже взятое на поеду потоённую – треска.
Вскрикнул парень. Вскрикнул дид. Дид от нево, тот подумал – на нево – и оттолкнул дида. Споткнулся дид. Упал. И головой о голяк, что подпирал дверной косяк. И вышел вон. Со ся – во вся.
Вышел парень рода свого и вошол во жилище людско. И подошол к свому руководителю, что руководил его поручением и сказал, как порутчик своему поручителю:
– Поручитель ты мой, Царь Батюшка, ныне я убийца, а не добрая весть тебе по исполнению поручения твого.
– Шо ж убил ты там кроме ледной мыши? – сказал самый старый из старших.
– Я, Отец Деда мого, могу сказать тебе что сказал свому бы отцу – убийца я твого племяна, соответственно Дядька Деда мого.
– Хм. Ты должен понятно счас нам объяснить, после сей неприятности, что же было причиной сего свершения, чтоб мы могли понять – преступление то или поступление кого. Речи.
– Речу, Старший, и знайте свои поростные мне и молодшие знайте. Как не есть вошол я во во ледник, и вижу – Дед Дидов Бог Богов стоит, а делает то, что и молодший когда не делал. А в руке его – рыборез, ат второй во нерпное вымя взял неправую руку и охватил людское то добычу всеобщу, общак рыбий взял.
– И шо дале было?
– Я так чую, что я попуталсо с его намерениями. Видно он решил обогнуть меня, но я в свирепстве своём, ярости своей, толкнул его внутря. Может где-то подсознательно дыя о том, што вы уже как судьи войдёте, а я на сторожке здесь вас окличу. Но я не могу сказать так ли это, ибо в основном явлено лишь порождение моё лишь толчком его. И упав он вышел через рану на голове из ся во вся. Вот так.
– Хм. Ты раньше не врал. Сейчас ли соврёшь – немного от этово толку. Ибо ты покусился на старшего из нас. Но ты меня ту поставил. – сказал Старший из Старших СверхДед Рода Свого – я ж могу щас тебя молодшею частью рода подать едой тому деду коево ты убил. Местью воздав тебе. Но сразу же я буду подставлен тобой и смертью твоей. И не буду в том коварен – Коло варить не могу. Многие будут говорить взади меня, что, дескать, я встал за старого, потому-што сам стар. Как быть мне с тобой? Дай подумав.
Целый час род рыбу-то не клал в рот. Все смотрели на того кто думал, ибо думать им по обычаю нельзя было. А тот вперился, как оледенел ледянкой, а потом, вдруг встал и сказал:
– Выйдем-ка вон. А вот на самое устье Двины. Выйдем за пределы огорода родового. Веди меня за руку под руку меня.
И взял свершивший убийство парень под руку СверхДеда свого и повёл при всём полюдьи. Мимоходно, конечно СверхГосударь удостоверился по расположению бездыханного тела, што всё так и было. Посмотрел как была расположена рвань на мешке из нерпы. И увидел во руках взятый крепко предсмертно судорогой рыбье. И убедился, что это не был заранее позже сделанный захват. Особо пощупав состояние жил да поджилков. Встал убеждённый, что событие было так как парень сказал. И далее пошол царственным своим походом к месту суда. Встал перед всеми. А уж парень думает: «Ну, вот, щас меня с высоко берега и столкнут, дав по челу то крепко камнем взади».
– Вы, слыш-ко, род. Ну-ка, отойдите от меня и тово кто то-ли проступок, то-ли поступок явил.
– Ну, вот что, парень. Ты мне не чужой. Ты продолжение моей крови. Каково старости то видеть, что ещё одна вена своя пресечена. Не тебе это судить, не тебе, молодшик мой. Не думай, что я рад тому, что свершилось. И то что мы тут стоим, я охотником не являюсь. Но вот осудить тебя по прямому обычаю тож могу. Но будут говорить – встал за старово, потому-што сам стар. Как решить мне того? Я вот что решил. Ты готов на самосуд?
– Я могу щас уйти во вся со ся, токмо скажи.
– Не, не, не того я тебя прошу. Это будет как дар мне, который мне не нужен. Ты продолжение моё, род тебя сделал. Зачем мне твоя преждевременная смерть? Ты себя осуди, а я тебе просто помогу, как ветер помогает листве вырваться в овсень-срок с, уже охладевших, отцовых порогов под названием ветви. Видишь вот там прорезь – затянутая рана льда?
– Вижу, Диду.
– Што это было?
– Полынья. Наша родовая полынья.
– А отчево она там, полынья-то? Не помнишь?
– Ну, как что? Мы захватили последний ход тряски.
– А что было б если мы не захватили бы мы её?
– Ну, как что? Все знают, что, не дай то Род, тому исполниться, мы бы выродились через голод. Мы бы не пережили. Мы бы ели собак. А потом бы нечего есть.
– Да. Вот так-вот, внуча. Ты это запомни, запомни-то, что сказал. А вы все, Народ-то мой, помните вот эту полынью? Помните эту рану затянутую?
– Да. Полынья наша. Помним.
– Хм. Полынья, значит, наша. Рыба, значит, взята – тоже наша.
– Да.
– И чё нам – на Севере так – рыба и хлеб да каша.
– Ну, так. Да. Так у нас.
– Вот, значит, захватил шта сволоча что сволочил. Преступник-ж, выходит Дед.
– Да. Тако ж добыча ж наша всех была. А он. Никово не позвав – сам решил. Проголодался што-ли? Ну, так нельзя. Нельзя так. Он сам нас учил – все загудели, – А, да – загудели.
– Правы, правы вы. Ах, вы какие судари. Судите деда Ария, судари, вы судари. Судди Ария. Ах, какие поспелки. Неееее… не поспели вы ишшо до понятия главного.
– Ну-ка, скажи мне, вот, самый младший, вот, самосудник, вот щас. Ещё раз повторю – готов себя судить?
– Готов, Дидо, готов – ободрённый поддержкой да всего рода.
– А скажи, пожалуйста. Вот дед-то, обычно, чем занимался?
– Ну, как чем? Он же больше всех знает и куропаточны яслы где и грибны поля где – первый разведчик среди нас.
– Да, да, да …
– А, вот, пойма-то, вот эта, что мы ломали чуть-ли не руками от жадности – так хотелось выжить, кто почуял ток рыбий?
– Он почуял.
– Кто почуял?
– Он почуял.
– А если бы не почуял он? То была бы вообще рыба в леднике нашем?
– Понял, Диду. Суд есть – суд здесь.
– И, вырвав у Дида рыборез, полоснул себе по ходу выдоха-вдоха, и скинулся с верхнего берега Двины. Прочь от жизни. Дабы догнать, выходя из ся во вся мудрость своя, что стоила ему смерти временной.
Ибо вечны мы, да чрез смерть.
Так вот.
Скажем:
В том не потеть.
Владимир Богомил второй Голяк
